Рубрики

Контакты

«Три дня в августе» — как в 1991 году началось торжество беззакония. Интриги Свердлова против Ленина. Яков Свердлов: главный «дьявол большевиков». «Афера тысячелетия» завершилась. Arzamas публикует лекцию Светланы Алексиевич, прочитанную ею на вручении Нобелевской премии в Стокгольме.

Суббота, Август 20, 2016 , 04:08 ПП

«Три дня в августе» — как в 1991 году началось торжество беззакония

"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония

Сегодня мы вспоминаем события августа 1991 г., когда на подмостках московского театра политических действий появились танки, а затем на одном из них, с «эстрадным номером в разговорном жанре» выступил Борис Ельцин. Насколько срежиссированными и в чем именно были те события, историки спорят до сих пор, но то, что они привели к реальной трагедии для страны и народа, уже мало кто сомневается.

Сегодня мы вспоминаем события августа 1991 г., когда на подмостках московского театра политических действий появились танки, а затем на одном из них, с «эстрадным номером в разговорном жанре» выступил Борис Ельцин. Насколько срежиссированными и в чем именно были те события, историки спорят до сих пор, но то, что они привели к реальной трагедии для страны и народа, уже мало кто сомневается. Есенин в свое время писал: лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии. И, казалось бы, по прошествии стольких лет, нам сегодня должно все стать кристально ясно – что это было? Что за шоу устроили путчисты, вместо того, чтобы навести порядок, почему не арестовали Ельцина и разрешили ему гулять по танкам и выступать по ТВ? Почему молчал, как узник в железной маске, якобы больной Горбачев? И чем же руководствовался Ельцин «всея Руси», взобравшись на танк? Да, «большое видится на расстоянии», но со временем события тех дней выглядят все более и более загадочно, хотя и сегодня многие пытаются представить все так, как будто в 1991 г. Ельцин был борцом за добро и справедливость, а путчисты – незаконно власть отобрали и пытались совершить госпереворот. Оказывается, госпереворот не пытался, а совершил Горбачев своими действиями; развал СССР совершил демократ и тогда персонаж положительный — Ельцин. Тогда путчисты, что – герои? Да и какие они путчисты? Это же были высшие чиновники, руководители страны. Да и «переворот» они согласовали с Горбачевым, который, отправляясь на дачу, сказал «да делайте, что хотите». Другие исследователи говорят, что договоренность у КГБ была с Ельциным – он должен был сместить Горбачева. Имел ли место заговор с целью переворота? Да, безусловно. Только с координатами ошибочка выходит. Переворот начался за год до горячих дней августа. Третий съезд народных депутатов СССР в марте 1990 г. избирает президентом СССР Михаила Горбачева. Выборы – не всенародные, а делегатами съезда. Съезд изменяет формулировку 6-й статьи Конституции СССР. Теперь не «КПСС является направляющей и руководящей силой советского общества…», а «КПСС, другие политические партии, так же как профсоюзные, молодежные и другие общественные организации… принимают участие в выработке политики советского государства». «Я в августе 1991 г. был крайне либерален, поэтому я, конечно, оценивал тогда происходящее в Москве, как государственный переворот, — рассказывает публицист, политический консультант Анатолий Вассерман в беседе с Накануне.RU. — Думаю, что и сейчас это можно по формальным признакам квалифицировать именно как государственный переворот. Но, по сути, это была как раз попытка предотвратить государственный переворот. Конечно, тогда действия Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) были достаточно явным нарушением действующих в тот момент законов, но сами законы были, мягко говоря, крайне сомнительны и запутаны, поскольку в ходе перестройки то и дело менялось все, что только можно поменять – законы сами противоречили друг другу и поэтому оправдать можно было любой вариант дальнейшего хода событий. Точно так же именно в силу противоречий этих законов был непонятен правовой статус готовившегося нового Союзного договора, и, по сути, руководство ГКЧП как раз и начало действовать накануне его подписания, понимая, что он подорвет всю существующую юридическую базу». Как это стало возможно? Здесь нельзя не вспомнить такую злокачественную опухоль в государстве, как антисоветски настроенная часть позднесоветской элиты. И если до 1985 г. контакты с заграницей — даже на высшем уровне — были ограничены, то в процессе перестройки встречи между сторонами стали особенно частыми, особенно часто координировали свои действия с заграничными коллегами лидеры оппозиции – являлись ли они всего лишь «шестерками» для преследующих свои интересы западных идеологов Холодной войны, по глупости ли они вступили в «предательскую» связь, умышленно или их интересы просто совпали – неизвестно. Скорее всего, это была выгодная комбинация, и эти «глашатаи перестройки» и «жрецы демократии» со временем приобрели статус «агентов влияния». Через сеть представительств Института Крибла и подобных ему учреждений инструктивную подготовку агентов влияния прошли сотни человек, составивших кадровый костяк разрушителей СССР и будущего режима Ельцина, в том числе: Попов, Старовойтова, Полторанин, Гайдар, Явлинский, Чубайс и другие, многие «теневики» из окружения Ельцина, в частности руководитель его выборной кампании в Екатеринбурге Урманов, видные журналисты и работники телевидения. Таким образом, в СССР была сформирована «пятая колонна», существовавшая в составе Межрегиональной депутатской группы и «Демократической России». Достоверно известно, что мистер Горбачев из сводок КГБ СССР знал о существовании специальных учреждений по подготовке агентов влияния, известны ему были и списки их «выпускников». Однако он ничего не сделал, чтобы прекратить их деятельность. Дж. Сорос еще в 1987 г. организовал так называемый «Фонд Сорос — Советский Союз», из которого позднее вырос советско-американский фонд «Культурная инициатива», имевший откровенно антирусский характер. Из средств щедрого «мецената» оплачивалась антирусская деятельность политиков, сыгравших трагическую роль в судьбе СССР, и в частности Афанасьева. В 1990-м он финансировал пребывание в США группы разработчиков программы по разрушению советской экономики «500 дней» во главе с Явлинским, а позднее и членов «команды Гайдара» (когда они еще не были в правительстве). Потому законотворчество Горбачева перед событиями 1991 г. не встречало сопротивления, а, наоборот, приветствовалось агентами влияния. 24 мая 1991 г. были приняты изменения к конституции РСФСР по названиям Автономных Советских Социалистических Республик (АССР) — из них было убрано слово «автономные» и они стали именоваться как Советские Социалистические Республики (ССР) в составе РСФСР, что противоречило 85 статье Конституции СССР. 3 июля 1991 г. в конституцию РСФСР вносятся изменения статусов Автономных областей на Советские Социалистические Республики в составе РСФСР (кроме Еврейской АО), что противоречило 87 статье Конституции СССР. Политики готовились к созданию нового Союза Советских Суверенных Республик (СССР). Иментые юристы того периода, которые делали анализ этого документа, сразу сказали, что фактически этот новый Союзный договор – де-юре и де-факто является приговором существованию единого Советского Союза. Вся эта информация не была доступна простому обывателю, потому что ее не публиковали в газетах, не озвучивали на телевидении. То есть люди просто были введены в заблуждение. А каким было желание народа? В марте 1991 г. состоялся известный референдум, на котором более 76% населения страны проголосовали за сохранение СССР. «Новый Союзный договор, вообще сама эта тема впервые возникла еще на 19 партконференции в 1988 г. Ее активно пробивал небезызвестный товарищ Яковлев, один из главных архитекторов перестройки, агент влияния, ему в этом вопросе подпевали в том числе Медведев, Шеварнадзе, даже была принята резолюция по национальному вопросу и вот именно с этого момента начинается фактически развал Советского Союза через создание так называемых движений в поддержку перестройки, — рассказывает историк-практик, автор учебников по истории России Евгений Спицын в беседе с Накануне.RU. — Например, на Украине это Рух, в Литве — Саюдис, в Эстонии – Народный фронт и так далее. Возглавили эти структуры совершенно откровенные русофобы, персонажи, которые при Брежневе и Андропове вообще вякнуть не могли, а теперь этих ребят активно поддерживал и курировал напрямую Александр Николаевич Яковлев, который всячески убеждал Горбачева в том, что эти националистические движения – это есть проявления некой гражданской зрелости, народной инициативы. Дескать, все эти движения – это движения в поддержку перестройки, и опасаться их не стоит, и власть, более того, должна с ними активно сотрудничать. Это была, естественно, дымовая завеса. Когда эти ребята уже овладели умами интеллигенции и простого обывателя – дело было сделано. А дальше – уже чисто технические обстоятельства, и здесь, естественно, паскудную роль сыграла «Демократическая Россия», межрегиональная депутатская группа, где окопались все лидеры так называемой российской оппозиции. Я считаю, что в развале Советского Союза ключевую роль сыграли не столько эти националистические движения в республиках, сколько руководство МДГ, Ельцин и Горбачев. Вот – главные виновники развала Советского Союза. А остальные уже сыграли роль гробовщиков». Отвлекающим маневром, который мешает разобраться в преступности событий «тех дней в августе», является заклинание «Советский Союз был обречен». Якобы реформировать систему собирался еще Андропов, он же для этих целей выбрал и Горбачева – но сложно сказать, насколько точно был воспроизведен план Андропова и вообще — какой был план (но известно, что Горбачев, не обладавший качествами умелого хозяйственника и лидера великой страны, действительно был переведен в Москву в конце 70-х именно по протекции Андропова). А главный тезис о том, что Советский Союз, как нам говорят, якобы был экономически обречен, хотя, на минуточку – он был супердержавой, остается нерушим. Посмотрим на факты. Наша экономика на сегодняшний демократический и рыночно-свободный день (по прошествии четверти века либеральных реформ) – 1-1,5% от мировой, а Советский Союз был второй экономикой в мире. «Кризисы у нас начались с целым пакетом решений, принятых политбюро и союзным правительством. Я имею в виду, например, разрушение такой фундаментальной основы советской экономики, как монополия внешней торговли. Ведь именно союзное правительство разрушило этот основополагающий принцип, когда сначала разрешила в экспериментальном порядке около 60 предприятий самостоятельно выходить на мировой рынок и вести внешнеэкономическую деятельность, дальше, например, законы о индивидуальной трудовой деятельности, о кооперативах — это тоже сознательная политика на разрушение сталинской модели экономики. Снятие всех ограничений по фондам заработной платы — то же самое. Если смотреть по решениям политбюро и по постановлениям союзного правительства, там прямо пошагово можно увидеть, как шло сознательное разрушение и разбалансирование, в том числе, и финансового рынка товаров. Ведь дефицит на потребительском рынке возник совершенно искусственно, он возник в результате принятых решений», — отмечает Евгений Спицын. Что касается Союзного договора, то документ не устраивал обе противоборствующие в верхах стороны. Государственники (которые вошли в ГКЧП) понимали, что это эвфемизм «развала» страны, перечеркнуть новый договор и развалиться не составит труда в ближайшие пару лет. Сторонники же развала считали новый документ недостаточным. При формировании обновленного СССР было бы слишком легко отстранить Горбачева от власти и вернуть систему к прежним порядкам. Складывалась ситуация, когда нужно было не допустить подписание Союзного договора – для этого «путчисты» объявили режим ЧП, а Ельцин рванул в Белый дом. Хотя, по мнению историков, на Ельцина рассчитывали не только зарубежные силы, на него сделал ставку КГБ. «Верхушка руководства партии и государства – она просто заигралась, что называется. Там свою долю вины несут все участники этих событий: и Горбачев, и Ельцин, и руководство ГКЧП. Почему? Потому что сейчас совершенно очевидно, что когда ряд членов ГКЧП еще до введения ЧП приезжали к Горбачеву в Форос, то, вероятнее всего, он им дал, кончено, отмашку на наведение порядка в стране, но в привычной для него манере – махнул рукой, мол, «делайте, что хотите», — говорит Евгений Спицын. — Это характерная черта поведения Горбачева. С другой стороны, есть довольно убедительная версия о том, что этот путь стал результатом сговора между руководством КГБ и Ельциным. Вот эту версию, в частности, озвучил известный петербургский историк Александр Островский». Согласно ей, в конце 90-го или в начале 1991 г. часть руководства КГБ, в частности председатель КГБ Крючков, руководитель первого главного управления (это разведка) генерал-лейтенант Шебаршин и начальник аналитического управления генерал-лейтенант Леонов решили разыграть следующий сценарий – отстранить Горбачева от власти и поставить на его место Ельцина. Почему? Потому, что они прекрасно знали, какой Ельцин по своему характеру, по своему стилю управления. «Это человек, который, если возьмет высшую власть, то он никогда и никому ее не отдаст, он будет стоять за эту власть до конца и, если надо, то прибегнет и к реальной силе для подавления любого сопротивления. Но в самый последний момент Ельцин, который панически боялся КГБ, просто их «кинул», — объясняет Евгений Спицын. В результате сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, в ночь с 18 на 19 августа вводится режим ЧП, создается государственный комитет, в состав которого входит высшее руководство страны, начиная с вице-президента Янаева, премьер-министра Павлова, министра обороны Язова, председателя КГБ Крючкова, министра внутренних дел Пуго, заместителя руководителя Главного Военного совета Бакланова и так далее – о каком перевороте идет речь, когда о создании ГКЧП рассказали высшие руководители страны, побывавшие у Горбачева? А с другой стороны, совершенно непонятно противодействие этому процессу со стороны руководства Российской Федерации. Когда ГКЧП начал выполнять согласованные и порученные им действия, Ельцин объявил их изменниками и путчистами. А вслед за ним — это повторил и весь мир. А что Горбачев? Ряд экспертов просто не верят в версию о «заточении» – генсек просто не брал в Форосе трубку. В августовские дни 1991 г. один из питерских журналистов дозвонился до дачи генсека по обычному телефону. На улицах Москвы внезапно появились толпы людей, подстрекаемые провокаторами. Начались столкновения людей с бронетехникой перед телекамерами западных каналов, и на алтарь свободы пролилась «священная кровь демократов» (на которых никто и не нападал) – и ГКЧП автоматически получил статус «путча». После порвала ГКЧП процесс развала СССР (та самая «крупнейшая геополитическая катастрофа 20 века», по выражению Владимира Путина) стал логичным завершением начатого. Но ведь был и референдум – где люди ясно высказались «за» сохранение страны, и по всем нормам права — нашего, международного — всенародное голосование является высшей формой проявления демократии. Об этом забыли? Любые органы государственной власти должны действовать исходя из итогов референдума, все законодательные акты, которые входят в противоречие с итогами этого плебисцита, должны либо отменяться, либо приводиться в соответствие с ними. Когда мистер Горбачев вернулся в Москву, началось полное торжество беззакония. «Начались аресты руководителей ГКЧП, того же Крючкова, Язова, Павлова и других. Они, помимо того, что были руководителями силовых ведомств, входили в состав правительства – Павлов вообще был главой правительства. Арестованные были депутатами Верховного совета СССР, обладали депутатским иммунитетом неприкосновенности — их арестовывать без согласия Верховного совета вообще нельзя было, — говорит историк Евгений Спицын. — Дальше, их арестовали не по ордеру генеральной прокуратуры СССР (они ведь были высшими должностными лицами именно Союзного правительства), а по ордеру генеральной прокуратуры РСФСР, то есть генеральная прокуратура превысила свои полномочия. Дальше, Горбачев не имел права снимать их с должности без одобрения Верховного Совета, это было прописано прямо в Конституции — назначение и отстранение от должности членов кабинета министров происходит только с согласия Верховного Совета. Дальше вообще песня – своим указом Михаил Сергеевич распустил такой конституционный орган, как кабинет министров. Он вообще не имел права этого делать, не его прерогатива. И в данном случае Горбачев не просто нарушил Конституцию, он, фактически, как гарант Конституции дал старт нарушению всех возможных норм Конституции и законодательных актов. Его уже тогда только по этим обстоятельствам можно было смело отрешать от должности, объявлять ему импичмент и заводить на него уголовное дело». Действия ГКЧП были, безусловно, продиктованы лучшими намерениями, но исполнение оставляло желать лучшего – начиная с дрожащих рук перед телекамерами и заканчивая введением танков. «Намерения ГКЧП были, несомненно, очень хороши, более того – то, что они обещали сделать для граждан страны, еще за год до того было пределом мечтаний. Но страна ушла дальше, хотя, как выяснилось после этого – ушла дальше по направлению к обрыву, и, то, что они обещали, уже никто не принимал всерьез, — говорит Анатолий Вассерман. — Действовали они бездарно и в чисто организационном отношении, я уж не говорю о том, что не были задержаны потенциальные вожди сопротивления, но, совершенно незачем было вводить танки в столицу. Это только озлобило людей. А вдобавок, когда техника уже уходила, произошло столкновение – три человека погибли под одним из бронетранспортеров. И это опозорило всю затею настолько, что после этого ГКЧП воспринимали как убийц, хотя уж чего-чего, а намерения убивать у них не было». Август 1991-го стал прологом к октябрю 1993-го, когда танки по приказу Ельцина стреляли по зданию Верховного Совета, «свидание с демократией» привело к гибели не менее 123 гражданских лиц и ранениям не менее 348 человек — противников ельцинской клики, но это уже не волновало «реформаторов». Ельцин пришел, чтобы взять власть любыми средствами, изъять собственность у народа, передать в руки приближенных и — таким способом — никогда и никому эту власть не отдавать.

"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония
"Три дня в августе" - как в 1991 году началось торжество беззакония

Источник →

Интриги Свердлова против Ленина

Интриги Свердлова против Ленина

Революционный военный совет Республики учредили для того, чтобы «уравновесить» вождей

6 сентября 1918 года в большевистской России появилась очередная бюрократическая надстройка – Революционный военный совет Республики (РВСР или РВС). Собственно реввоенсоветы были и раньше – их создают летом 1918 года на фронтах и в армиях, фактически это политически-карательные органы надзора за командующими фронтами и командармами. Однако собственно РВС Республики «вырос» из учреждённого 3 марта 1918 года Высшего военного совета, во главе которого стоял нарком по военным и морским делам Лев Троцкий. 24 апреля 1918 года приказом Наркомвоенмора создана подчинённая этому ведомству Высшая военная инспекция, а 8 мая – Всероссийский главный штаб. Так что к осени 1918 года центральных органов военного управления в Советской России уже было предостаточно. Тем не менее создали ещё одно центральное ведомство военного управления, тут же наделив его широчайшими, если не сказать безграничными, полномочиями – в качестве высшего чрезвычайного органа абсолютно по всем вопросам, связанным с ведением войны, военным управлением и политическим руководством войсками.

Формально РВС Республики учредили в рамках реализации постановления ВЦИК от 2 сентября 1918 года о превращении страны в военный лагерь. Вот только реальная связь между декларацией о военном лагере и учреждением РВСР достаточно условна и весьма слаба. Сторонние наблюдатели практически не обратили внимания на такую странность: если сам новый чрезвычайный орган был учреждён как бы на основе постановления ВЦИК, во главе которого стоял Яков Свердлов, то вот состав РВСР и в первую очередь его председатель утверждались Совнаркомом – то есть Лениным. Мелочь? Не скажите: аккурат тогда между этими двумя большевистскими вождями пробежала чёрная кошка.

Если точнее, пробежала она раньше – с весны 1918 года, когда Свердлов, занявший два важнейших поста в стране и партии, председателя ВЦИК и секретаря ЦК – то есть руководителя партаппарата, стал активно подминать под себя реальную власть, незатейливо отодвигая Ильича в сторону. К лету 1918 года Свердлов настолько укрепил свои позиции, что, полагая себя реальным вождём партии, уже без стеснения подписывал партийные документы в качестве «председателя ЦК». В июле 1918 года, опираясь на Дзержинского и его аппарат ВЧК, Свердлов сделал уже практически открытую попытку перехватить всю полноту власти, воспользовавшись инсценировкой, которая вошла в историю как «мятеж левых эсеров», хотя никакого мятежа и в помине не было: была провокация, с помощью которой из власти вышибли политическую партию, конкурирующую с большевиками.

Не случайно тогда Троцкий, вручая командующему латышскими стрелками Вацетису пакет с деньгами в качестве награды за оказанную услугу по подавлению «мятежа», двусмысленно произнёс: «Вы разгромили одну из самых больших политических комбинаций и не знаете, кого вы громили». Хотя позиции Ленина тогда  сильно ослабли, но на всякое действие тот изобретательно находил своё аппаратное противодействие. Если Свердлов в этой подковёрной схватке опирался тогда на Дзержинского и его чекистский аппарат, то опорой Ленина стал Троцкий – и его военный и военно-политический аппарат.

Следующим шагом Свердлова стало уже инспирированное им, как считают некоторые исследователи, – через Дзержинского и его людей – покушение на Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона. Сразу же после покушения Свердлов первым прибыл в Кремль, тотчас заняв ленинский кабинет, подмяв под себя Совнарком (аппараты ЦК и ВЦИК и так уже были в его руках). Но вождь не только выжил, а довольно быстро шёл на поправку, предметно демонстрируя всем заинтересованным лицам, что недострел его не испугал и от власти он отказываться не собирается.

Столь же недвусмысленно Ленин дал понять, что бок о бок с ним Троцкий со всеми своими военными структурами. И тут вдруг ещё новость: 1 сентября 1918 года главнокомандующим всеми вооружёнными силами Республики становится Вацетис, который всегда вызывал большие подозрения как у Ленина, так и Троцкого. Добавим, что ещё 30 августа 1918 года – за несколько часов до покушения – Ленин направил шифровку Троцкому, находившемуся в Свияжске, предложив тому Вацетиса… расстрелять! Не расстреляли, сделали подозрительного латыша и бывшего полковника главкомом, а тут ещё и Троцкий не под боком, а в далёком Свияжске: что делать, как удержать власть, ускользающую к Свердлову? Вот Ленин и предпринимает свой очередной гениальный аппаратный ход, инициируя «для баланса» – то есть для противовеса Свердлову и его аппарату – учреждение РВСР с Троцким во главе.

Правда, вскоре Троцкий, произнося какую-то речь об очередной победе вверенных ему красных войск, неосторожно ляпнул, что строительство новой армии прекрасно идёт и без потуг московских вождей, без их вмешательства и надзора. Крайне подозрительный и цепкий к деликатным вопросам власти Ильич тут же насторожился. И решил, что, поскольку товарищ Троцкий забрал себе слишком много, его, как и Свердлова, тоже надо бы «уравновесить». Потому 30 ноября 1918 года и учредил очередной чрезвычайный орган – Совет рабочей и крестьянской обороны, который должен был осуществлять мобилизацию всех сил в интересах обороны страны, и постановления этого нового спецоргана были обязательны для всех ведомств и каждого гражданина. Хотя в состав Совета обороны вошли и представители ВЦИК, примечательно, что самого Свердлова к этому новому бюрократическому монстру и близко не подпустили – ВЦИК там представлял Сталин, попутно работая ещё и противовесом Троцкого, с которым он уже тогда был на ножах. Троцкого тоже ввели в состав Совета обороны – по должности, как председателя РВСР. Но едва ли не самой главной задачей вновь созданного органа был контроль и надзор уже над Реввоенсоветом, да и вообще военными структурами. Стоит ли говорить, что председателем Совета рабочей и крестьянской обороны Ленин назначил, разумеется, сам себя, а секретарём учреждения сделал своего личного секретаря – преданную только ему Лидию Фотиеву. Вот так и громоздили надстройку над надстройкой очередной аппаратной надстройки, плодя новые чрезвычайные органы, путавшиеся друг у друга под ногами, учреждая контроль над контролем контроля, и всё только ради одной-единственной цели – удержания власти и недопущения её перехвата товарищами по борьбе.

Источник

 Яков Свердлов: главный «дьявол большевиков» Его называли «дьяволом большевиков». Он обладал богатырским здоровьем и феноменальными организаторскими способностями, но умер в 33 года от гриппа, так и не увидев итогов своей работы. Цареубийца Из всех революционеров Свердлов был, пожалуй, самым инфернальным. Он открыто выступал за революционный террор и осуществлял его на практике. Считается, что именно Свердлов отдал приказ о расстреле царской семьи. Цареубийство было для него идеей фикс. Об этом говорит и текст листовки, которую написал Яков Свердлов ещё 19 мая 1905 года, в день рождения Николая II: «Пробил твой час, последний час тебе и всем твоим! То страшный суд, то революция грядет!» «Записная книжка Ленина» Притчей во языцех стали феноменальные организаторские способности Якова Свердлова. По сути, именно благодаря ему революция достигла успеха. Он обладал редким талантом находить нужных людей и ставить их на нужные места. У Свердлова была удивительная память, его называли «записной книжкой Ленина», он помнил всё и всех. Он был главным «оргавиком» революции. Ленин ценил эти качества, после смерти Свердлова он сказал: «Та работа,которую Свердлов делал один — в области организации, выбора людей, назначения их на ответственные посты, — эта работа будет нам под силу лишь в том случае, если на каждую из отраслей, которыми он единолично ведал, выделить целые группы людей». Ленин знал, о чем говорит. В 1920 году появились сразу два ведомства — Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б). Братья Яков Свердлов родился в многодетной еврейской семье. Судьба его братьев и сестер неординарна. Один брат, Ешуа-Соломон, принял православие и стал приемным сыном Максима Горького. Его стали звать Зиновием Максимовичем Пешковым. В Первую мировую он воевал на стороне Франции и потерял руку, служил во французском иностранном легионе, дружил с генералом де Голлем. Другой брат, Вениамин, сбежал от преследования царской охранки в Америку, где пытался руководить банком, но разорился и жил в бедности. После революции Яков позвал брата на родину. Вениамин стал наркомом путей сообщения. В 1938 году он был расстрелян. Сейф Якова В июле 1935 года на стол Сталина легла служебная записка от наркома внутренних дел Генриха Ягоды: «27 июля 1935 года при вскрытии опечатанного кабинета был обнаружен сейф покойного Якова Михайловича Свердлова. Ключи от сейфа утеряны». Вскрывать находку доверили профессионалу, вору-медвежатнику Шнырю, которого специально для этого доставили из тюрьмы. Согласно описи, подписанной тем же Ягодой, в сейфе обнаружили: золотые монеты царской чеканки — на сумму 108 тысяч 525 рублей; золотые изделия, многие из которых с драгоценными камнями, — 705 предметов; кредитные царские билеты — всего на сумму 705 тысяч рублей. Кроме того, чистые бланки паспортов царского образца, а также паспорта, заполненные на разные имена, один из них — немецкий. Как выяснилось, Свердлов был ещё и держателем партийного «алмазного фонда». Сталин обнаружил его только через 16 лет после смерти Свердлова. Хранить тайны «дьявол большевиков» умел. Боевая бригада Якова Свердлов был патологически жесток. Его стремление всегда идти на крайние меры удивляло даже товарищей по партии. Где бы Свердлов ни оказывался, он всегда аккумулировал вокруг себя самые агрессивные и безжалостные элементы. На Урале, накануне революции 1905 года Свердлов создал организацию под названием «Боевой отряд народного вооружения» (БОНВ). Быть «в бригаде» Свердлова было почетно, но проверку проходили не все. Проверки были своеобразными. Так, один из будущих убийц царской семьи Ермаков «по заданию партии» в 1907 году убил полицейского агента и отрезал ему голову. Дело Каплан Фанни Каплан была подругой сестры Якова Свердлова. Больше никаких прямых связей между ними не установлено. Тем не менее, анализ событий того дня, когда Владимир Ленин оказался на пороге смерти, говорит как минимум о крайней заинтересованности Свердлова в этом деле. К концу 1918 года в руках Свердлова были все рычаги власти. Он не только влиял на то, как проводить в жизнь те или иные решения Ленина, но и решал, что проводить, а что – нет. Свердлов мог делать, что захочет, и никто не был способен помешать ему в этом. Мешал только Ленин. Его прагматизм не давал Свердлову «развернуться», а он жаждал крови. Итогом покушения, сразу после которого по личному приказу Свердлова Фанни расстреляли и сожгли, стало начало террора и расказачивание. Устроив Ленина «на лечение» в Горки, Свердлов занял его кабинет. Правда, ненадолго. Загадочная смерть Причина ранней и внезапной смерти Свердлова до сих пор является загадкой. По официальной версии он заболел «испанкой», когда возвращался в Москву из Харькова. По приезде — лег на лечение, но лечили Свердлова не в кремлевской клинике, а на дому. Версию «испанки» ослабляет тот факт, что накануне смерти Свердлова навещал Ленин. Как известно, «испанка» — заразное заболеваниие. Настолько заразное, что выкосило народа больше, чем Первая мировая война. Ленин не мог не понимать, что рискует. Тогда нужно понять, либо Ленин знал, что у Свердлова не «испанка», либо он хотел узнать что-то важное. Как уже известно, Яков Михайлович был хранителем «алмазного фонда» партии. Возможно, об этом и хотел спросить Владимир Ильич, а Свердлов, чья конфронтация с Лениным оказалась безнадежно проигранной, ответа не дал. Интересную характеристику посмертной маске Якова Свердлова дал психиатр Евгений Черносвитов: «Маска Свердлова — воплощение зла, на нее неприятно смотреть». Русская Семерка

Источник: Яков Свердлов: главный «дьявол большевиков»
© Русская Семерка russian7.ru

 

 

 

 

 

«Афера тысячелетия» завершилась

«Афера тысячелетия» завершилась

shadow

Последняя партия нашего урана ушла за океан.

 

Россия полностью выплатила США контрибуцию за проигрыш в холодной войне.

 

Почти ни одно российское СМИ не обратило внимание на событие, которое произошло в в прошлом месяце. Из порта Санкт-Петербурга в путешествие через Атлантику отправилось торговое судно Atlantic Navigator. На борту судна – контейнеры с российским ураном.

 

Сделка «Гора – Черномырдина»: истинные цели наших американских «партнеров»

 

Это была последняя партия урана, которая направлялась в США на основании заключенного 20 лет назад российско-американского соглашения, предусматривающего поставку в Америку 500 метрических тонн урана, который Россия обязалась извлекать из своего ядерного оружия и который Америка намеревалась использовать в качестве топлива для работы атомных электростанций.

 

Об этой урановой сделке достаточно активно говорили в 1990-е годы, но сегодня эта тема оказалась «за кадром» обсуждений ключевых проблем нашей жизни. А молодое поколение просто ничего о ней не слышало. Поэтому нам необходимо напомнить ее историю.

 

Сразу отмечу, что это не обычная торгово-экономическая сделка, выгодная для обеих сторон. Это акт крупнейшего ограбления России не только в новейшей ее истории, но также во всей истории страны. Россия проиграла холодную войну Западу, прежде всего Соединенным Штатам. Проиграла в немалой степени из-за предательской политики наших верхов. Эти же верхи продолжали сдавать страну и в 1990-е годы. «Урановая сделка» – согласие нашей предательской верхушки заплатить дань победителю в виде оружейного урана. Принципиальное согласие об этом было достигнуто между тогдашним премьер-министром РФ В.С. Черномырдиным и вице-президентом США А.Гором, поэтому эту сделку часто называют сделкой Гора – Черномырдина. Ее также называют «аферой тысячелетия» в силу беспрецедентной масштабности. Фактически это была операция Запада, которая решала сразу несколько стратегических целей:

 

а) одностороннее ядерное разоружение России путем лишения ее запасов оружейного урана, а также подготовка условий для выхода США из Договора по ПРО;

 

б) нанесение огромного экономического ущерба России (накопленный запас оружейного плутония составлял существенную часть национального богатства России на тот момент);

 

в) лишение России колоссальных источников энергии в будущем после намечаемого внедрения новой технологии ториевой ядерной энергетики.

 

Масштабы ограбления России

 

«Аферой тысячелетия» сделку окрестили потому, что, во-первых, она имела громадные масштабы, во-вторых, была заключена обманным путем. Многие российские и американские СМИ стремились представить ее как заурядное коммерческое соглашение. Общая сумма сделки за поставку 500 тонн урана была определена в 11,9 миллиарда долларов. Между тем стоимость указанного объема высокообогащенного урана несопоставимо выше. Чтобы произвести такой объем оружейного урана, в горнодобывающей и оборонной промышленности страны трудились в течение примерно 40 лет несколько сот тысяч человек. Производство опасное, десятки тысяч людей потеряли здоровье и трудоспособность, укоротили свои жизни. Это были громадные жертвы ради того, чтобы ковать ядерный щит страны и обеспечить спокойную мирную жизнь СССР и стран социалистического лагеря. Этим ураном обеспечивался военно-стратегический паритет в мире, что резко снижало риск возникновения мировой войны.

 

С другой стороны, в американских СМИ имеются такие оценки: за счет российского урана уже в начале нынешнего века на АЭС США производилось 50% электроэнергии. Каждый десятый киловатт-час электроэнергии во всей американской экономике обеспечивался за счет урана из России. Согласно оценкам, которые были сделаны специалистами еще в конце прошлого века, реальная стоимость 500 тонн оружейного плутония составляла в то время не менее 8 триллионов долларов. Для сравнения отметим, что среднегодовое значение годового ВВП России, по данным Росстата, в последнее десятилетие прошлого века находилось в районе 400 миллиардов долларов. Получается, что фактическая цена урановой сделки составила лишь 0,15% по отношению к минимальной реальной стоимости товара. Реальная стоимость урана оказалась эквивалентной 20 (двадцати) годовым ВВП страны!

 

Было много войн в истории человечества. После них побежденные нередко платили репарации и контрибуции победителям. Вспомним, например, франко-прусскую войну 1871 года. «Железный канцлер» Бисмарк назначил побежденной Франции контрибуцию примерно в 13% ВВП (5 миллиардов франков). Наверное, самую большую контрибуцию в новейшей истории заплатила побежденная в Первой мировой войне Германия. СМИ сообщают, что Германия лишь три года назад закончила выплачивать репарации по условиям Парижского мирного договора 1919 года. На Германию были наложены репарации в размере 269 миллиардов золотых марок. Сумма, конечно, громадная: она эквивалентна примерно 100 000 тонн золота. По нынешней цене желтого металла получается около 4 триллионов долларов. Специалисты в области экономической истории утверждают, что назначенные Германии в Париже репарации примерно вдвое превышали ВВП тогдашней Германии. Между прочим, выплаты репараций Германией растянулись на 90 лет (с перерывами, в чистом виде выплаты осуществлялись на протяжении примерно 70 лет); выплата же «урановых репараций» Россией уложилась в 20 лет, причем большая часть урана была поставлена в США еще в 1990-е годы.

 

На истории рано ставить точку

 

«Урановая сделка» совершалась в полной тайне от народа. Не были в курсе даже многие «народные избранники» – по той причине, что она, в нарушение российского законодательства, не проходила процедуру ратификации в нашем парламенте. Во второй половине 1990-х годов ряд депутатов начали расследование по выяснению условий сделки, обстоятельств ее заключения, оценке соответствия Конституции Российской Федерации и другим нормативным актам России. В результате сильного давления определенных влиятельных сил из окружения тогдашнего президента страны Б.Н. Ельцина расследование удалось остановить. Пытались разобраться в сделке и многие другие наши политики, и даже добивались денонсации соглашения о поставках урана в США. Среди них, например, легендарный генерал Л.Рохлин, Генеральный прокурор Ю.Скуратов, депутат Государственной Думы В.Илюхин. Гибель Рохлина и отставку Скуратова многие связывают именно с тем, что они проявили чрезмерную активность в расследовании «урановой сделки».

 

Даже если поставки урана в рамках сделки Гора – Черномырдина завершились, это не значит, что на истории следует поставить точку. Необходимо вернуться к серьезнейшему анализу и расследованию сделки в рамках специальной межведомственной комиссии с участием специалистов атомной промышленности, народных избранников (депутатов Государственной Думы), сотрудников правоохранительных органов, МИДа, министерства обороны, других ведомств и организаций, независимых экспертов по техническим, военным, правовым и экономическим вопросам.

 

Во-первых, есть подозрения, что целый ряд лиц, причастных к той сделке, до сих пор остаются в «обойме» действующих политиков и государственных чиновников. Нет гарантии, что они не продолжают вести работу в интересах США и Запада.

 

Во-вторых, нам нужно правильное и честное понимание нашей новейшей истории. Без правдивого раскрытия деталей «урановой сделки» и ее политической, военной, нравственной оценки нет гарантии, что мы опять не наступим на подобные грабли. Анализ истинных целей американской стороны сделки ярко высвечивает истинные цели и интересы тех, кого мы, к сожалению, по инерции продолжаем называть «партнерами».

 

В-третьих, нам нужны обоснованные и детальные оценки того экономического ущерба, который был нанесен сделкой России и ее народу.

 

При любой попытке России встать на путь экономического возрождения Запад будет вставлять палки в колеса наших настоящих реформ, социально-экономических преобразований. Надо быть готовым к тому, что Запад все чаще будет выставлять нам разного рода «счета» – например, если мы попытаемся проводить деофшоризацию нашей экономики. Через суды США, Великобритании, других европейских стран неизбежно начнутся разборки со стороны владельцев офшорных компаний и/или их представителей с надуманными требованиями возмещения «ущербов». Примерно такую же реакцию можно ожидать в том случае, если Россия примет решение о выходе из ВТО, ограничении иностранных инвестиций или даже ограничении репатриации прибылей иностранных инвесторов из России. Мы должны быть готовы к тому, что может возникнуть необходимость выставления встречных «счетов» нашим западным «партнерам». Самый крупный из всех возможных встречных «счетов» – наши требования к США по возмещению гигантского ущерба, нанесенного России «урановой сделкой».

 

Светлана Алексиевич © DPA/TASS

Я стою на этой трибуне не одна… Вокруг меня голоса, сотни голосов, они всегда со мной. С моего детства. Я жила в деревне. Мы, дети, любили играть на улице, но вечером нас, как магнитом, тянуло к скамейкам, на которых собирались возле своих домов, или хат, как говорят у нас, уставшие бабы. Ни у кого из них не было мужей, отцов, братьев; я не помню мужчин после войны в нашей деревне: во время Второй мировой войны в Беларуси на фронте и в партизанах погиб каждый четвертый белорус. Наш детский мир после войны — это был мир женщин. Больше всего мне запомнилось, что женщины говорили не о смерти, а о любви. Рассказывали, как прощались в последний день с любимыми, как ждали их, как до сих пор ждут. Уже годы прошли, а они ждали: «Пусть без рук, без ног вернется, я его на руках носить буду». Без рук… без ног… Кажется, я с детства знала, что такое любовь…

Вот только несколько печальных мелодий из хора, который я слышу…

Первый голос:

«Зачем тебе это знать? Это так печально. Я своего мужа на войне встретила. Была танкисткой. До Берлина дошла. Помню, как стоим — он еще мне не муж тогда был — возле Рейхстага и он мне говорит: „Давай поженимся. Я тебя люблю“. А меня такая обида взяла после этих слов: мы всю войну в грязи, в пыли, в крови, вокруг один мат. Я ему отвечаю: „Ты сначала сделай из меня женщину — дари цветы, говори ласковые слова, вот я демобилизуюсь и платье себе пошью“. Мне даже ударить хотелось его от обиды. Он это все почувствовал, а у него одна щека была обожжена, в рубцах, и я вижу на этих рубцах слезы. „Хорошо, я выйду за тебя замуж“. Сказала так… сама не поверила, что это сказала… Вокруг сажа, битый кирпич — одним словом, война вокруг…»

Второй голос:

«Жили мы около Чернобыльской атомной станции. Я работала кондитером, пирожки лепила. А мой муж был пожарником. Мы только поженились, ходили даже в магазин, взявшись за руки. В день, когда взорвался реактор, муж как раз дежурил в пожарной части. Они поехали на вызов в своих рубашках, домашней одежде; взрыв на атомной станции — а им никакой спецодежды не выдали. Так мы жили… Вы знаете… Всю ночь они тушили пожар и получили радиодозы, несовместимые с жизнью. Утром их на самолете сразу увезли в Москву. Острая лучевая болезнь… человек живет всего несколько недель… Мой сильный был, спортсмен, умер последний. Когда я приехала, мне сказали, что он лежит в специальном боксе, туда никого не пускают. „Я его люблю“, — просила я. — „Их там солдаты обслуживают. Куда ты?“ — „Люблю“. Меня уговаривали: „Это уже не любимый человек, а объект, подлежащий дезактивации. Понимаешь?“ А я одно себе твердила: люблю, люблю… Ночью по пожарной лестнице поднималась к нему… Или ночью вахтеров просила, деньги им платила, чтобы меня пропускали… Я его не оставила, до конца была с ним… После его смерти… через несколько месяцев родила девочку, она прожила всего несколько дней. Она… Мы ее так ждали, а я ее убила… Она меня спасла, весь радиоудар она приняла на себя. Такая маленькая… Крохотулечка… Но я любила их двоих. Разве можно убить любовью? Почему это рядом — любовь и смерть? Всегда они вместе. Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках…»

Третий голос:

«Как я первый раз убил немца… Мне было десять лет, партизаны уже брали меня с собой на задания. Этот немец лежал раненый… Мне сказали забрать у него пистолет, я подбежал, а немец вцепился в пистолет двумя руками и водит перед моим лицом. Но он не успевает первым выстрелить, успеваю я…

Я не испугался, что убил… И в войну его не вспоминал. Вокруг было много убитых, мы жили среди убитых. Я удивился, когда через много лет вдруг появился сон об этом немце. Это было неожиданно… Сон приходил и приходил ко мне… То я лечу, и он меня не пускает. Вот поднимаешься… Летишь… летишь… Он догоняет, и я падаю вместе с ним. Проваливаюсь в какую-то яму. То я хочу встать… подняться… А он не дает… Из-за него я не могу улететь…

Один и тот же сон… Он преследовал меня десятки лет…

Я не могу своему сыну рассказать об этом сне. Сын был маленький — я не мог, читал ему сказки. Сын уже вырос — все равно не могу…»

Флобер говорил о себе, что он человек-перо; я могу сказать о себе, что я человек-ухо. Когда я иду по улице и ко мне прорываются какие-то слова, фразы, восклицания, всегда думаю: сколько же романов бесследно исчезают во времени. В темноте. Есть та часть человеческой жизни — разговорная, которую нам не удается отвоевать для литературы. Мы ее еще не оценили, не удивлены и не восхищены ею. Меня же она заворожила и сделала своей пленницей. Я люблю, как говорит человек… Люблю одинокий человеческий голос. Это моя самая большая любовь и страсть.

Мой путь на эту трибуну был длиной почти в сорок лет — от человека к человеку, от голоса к голосу. Не могу сказать, что он всегда был мне под силу, этот путь: много раз я была потрясена и испугана человеком, испытывала восторг и отвращение, хотелось забыть то, что я услышала, вернуться в то время, когда была еще в неведении. Плакать от радости, что я увидела человека прекрасным, я тоже не раз хотела.

Я жила в стране, где нас с детства учили умирать. Учили смерти. Нам говорили, что человек существует, чтобы отдать себя, чтобы сгореть, чтобы пожертвовать собой. Учили любить человека с ружьем. Если бы я выросла в другой стране, то я бы не смогла пройти этот путь. Зло беспощадно, к нему нужно иметь прививку. Но мы выросли среди палачей и жертв. Пусть наши родители жили в страхе и не все нам рассказывали, а чаще ничего не рассказывали, но сам воздух нашей жизни был отравлен этим. Зло все время подглядывало за нами.

Я написала пять книг, но мне кажется, что всё это — одна книга. Книга об истории одной утопии…

Варлам Шаламов писал: «Я был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление человечества». Я восстанавливаю историю этой битвы, ее побед и ее поражения. Как хотели построить Царство Небесное на земле. Рай! Город солнца! А кончилось тем, что осталось море крови, миллионы загубленных человеческих жизней. Но было время, когда ни одна политическая идея XX века не была сравнима с коммунизмом (и с Октябрьской революцией как ее символом), не притягивала западных интеллектуалов и людей во всем мире сильнее и ярче. Раймон Арон называл русскую революцию «опиум для интеллектуалов». Идее о коммунизме по меньшей мере две тысячи лет. Найдем ее у Платона — в учениях об идеальном и правильном государстве, у Аристофана — в мечтах о времени, когда «все станет общим»… У Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы… Позже у Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Что-то есть в русском духе такое, что заставило попытаться сделать эти грезы реальностью.

Двадцать лет назад мы проводили «красную» империю с проклятиями и со слезами. Сегодня уже можем посмотреть на недавнюю историю спокойно, как на исторический опыт. Это важно, потому что споры о социализме не утихают до сих пор. Выросло новое поколение, у которого другая картина мира, но немало молодых людей опять читают Маркса и Ленина. В русских городах открывают музеи Сталина, ставят ему памятники.

«Красной» империи нет, а «красный» человек остался. Продолжается.

Мой отец, он недавно умер, до конца был верующим коммунистом. Хранил свой партийный билет. Я никогда не могу произнести слово «совок»: тогда мне пришлось бы так назвать своего отца, родных, знакомых людей. Друзей. Они все оттуда — из социализма. Среди них много идеалистов. Романтиков. Сегодня их называют по-другому — романтики рабства. Рабы утопии. Я думаю, что все они могли бы прожить другую жизнь, но прожили советскую. Почему? Ответ на этот вопрос я долго искала — изъездила огромную страну, которая недавно называлась СССР, записала тысячи пленок. То был социализм и была просто наша жизнь. По крупицам, по крохам я собирала историю домашнего, внутреннего социализма. То, как он жил в человеческой душе. Меня привлекало вот это маленькое пространство — человек… один человек. На самом деле там все и происходит.

Сразу после войны Теодор Адорно был потрясен: «Писать стихи после Освенцима — это варварство». Мой учитель Алесь Адамович, чье имя хочу назвать сегодня с благодарностью, тоже считал, что писать прозу о кошмарах XX века кощунственно. Тут нельзя выдумывать. Правду нужно давать, как она есть. Требуется «сверхлитература». Говорить должен свидетель. Можно вспомнить и Ницше с его словами, что ни один художник не выдержит реальности. Не поднимет ее.

Всегда меня мучило, что правда не вмещается в одно сердце, в один ум. Что она какая-то раздробленная, ее много, она разная и рассыпана в мире. У Достоевского есть мысль, что человечество знает о себе больше, гораздо больше, чем оно успело зафиксировать в литературе. Что делаю я? Я собираю повседневность чувств, мыслей, слов. Собираю жизнь своего времени. Меня интересует история души. Быт души. То, что большая история обычно пропускает, к чему она высокомерна. Занимаюсь пропущенной историей. Не раз слышала и сейчас слышу, что это не литература, это документ. А что такое литература сегодня? Кто ответит на этот вопрос? Мы живем быстрее, чем раньше. Содержание рвет форму. Ломает и меняет ее. Все выходит из своих берегов: и музыка, и живопись, и в документе слово вырывается за пределы документа. Нет границ между фактом и вымыслом, одно перетекает в другое. Даже свидетель не беспристрастен. Рассказывая, человек творит, он борется со временем, как скульптор с мрамором. Он — актер и творец.

Меня интересует маленький человек. Маленький большой человек, так я бы сказала, потому что страдания его увеличивают. Он сам в моих книгах рассказывает свою маленькую историю, а вместе со своей историей и большую. Что произошло и происходит с нами еще не осмысленно, надо выговорить. Для начала хотя бы выговорить. Мы этого боимся, пока не в состоянии справиться со своим прошлым. У Достоевского в «Бесах» Шатов говорит Ставрогину перед началом беседы: «Мы два существа и сошлись в беспредельности… в последний раз в мире. Оставьте ваш тон и возьмите человеческий! Заговорите хоть раз… голосом человеческим».

Приблизительно так начинаются у меня разговоры с моими героями. Конечно, человек говорит из своего времени, он не может говорить из ниоткуда! Но пробиться к человеческой душе трудно, она замусорена суевериями века, его пристрастиями и обманами. Телевизором и газетами.

Мне хотелось бы взять несколько страниц из своих дневников, чтобы показать, как двигалось время… как умирала идея… Как я шла по ее следам…

1980–1985 годы

Пишу книгу о войне… Почему о войне? Потому что мы военные люди — мы или воевали, или готовились к войне. Если присмотреться, то мы все думаем по-военному. Дома, на улице. Поэтому у нас так дешево стоит человеческая жизнь. Всё как на войне.

Начинала с сомнений. Ну, еще одна книга о войне… Зачем?

В одной из журналистских поездок встретилась с женщиной, она была на войне санинструктором. Рассказала: шли они зимой через Ладожское озеро, противник заметил движение и начал обстреливать. Кони, люди уходили под лед. Происходило все ночью, и она, как ей показалось, схватила и стала тащить к берегу раненого. «Тащу его, мокрого, голого, думала, одежду сорвало, — рассказывала. — А на берегу обнаружила, что притащила огромную раненую белугу. И загнула такого трехэтажного мата: люди страдают, а звери, птицы, рыбы — за что?» В другой поездке услышала рассказ санинструктора кавалерийского эскадрона, как во время боя притащила она в воронку раненого немца, но что это немец, обнаружила уже в воронке — нога у него перебита, истекает кровью. Это же враг! Что делать? Там наверху свои ребята гибнут! Но она перевязывает этого немца и ползет дальше. Притаскивает русского солдата, он без сознания, когда приходит в сознание, хочет убить немца, а тот, когда приходит в сознание, хватается за автомат и хочет убить русского. «То одному по морде дам, то другому. Ноги у нас, — вспоминала, — все в крови. Кровь перемешалась».

Это была война, которую я не знала. Женская война. Не о героях. Не о том, как одни люди героически убивали других людей. Запомнилось женское причитание: «Идешь после боя по полю. А они лежат… Все молодые, такие красивые. Лежат и в небо смотрят. И тех и других жалко». Вот это «и тех и других» подсказало мне, о чем будет моя книга. О том, что война — это убийство. Так это осталось в женской памяти. Только что человек улыбался, курил — и уже его нет. Больше всего женщины говорят об исчезновении, о том, как быстро на войне все превращается в ничто. И человек, и человеческое время. Да, они сами просились на фронт, в 17–18 лет, но убивать не хотели. А умереть были готовы. Умереть за Родину. Из истории слов не выкинешь — за Сталина тоже.

Книгу два года не печатали, ее не печатали до перестройки. До Горбачева. «После вашей книги никто не пойдет воевать, — учил меня цензор. — Ваша война страшная. Почему у вас нет героев?» Героев я не искала. Я писала историю через рассказ никем не замеченного ее свидетеля и участника. Его никто никогда не расспрашивал. Что думают люди, просто люди, о великих идеях — мы не знаем. Сразу после войны человек бы рассказал одну войну, через десятки лет — другую; конечно, у него что-то меняется, потому что он складывает в воспоминания всю свою жизнь. Всего себя. То, как он жил эти годы, что читал, видел, кого встретил. Во что верит. Наконец, счастлив он или не счастлив. Документы — живые существа, они меняются вместе с нами…

Но я абсолютно уверена, что таких девчонок, как военные девчонки 41-го года, больше никогда не будет. Это было самое высокое время «красной» идеи, даже выше, чем революция и Ленин. Их Победа до сих пор заслоняет собой ГУЛАГ. Я бесконечно люблю этих девчонок. Но с ними нельзя было поговорить о Сталине, о том, как после войны составы с победителями шли в Сибирь, с теми, кто был посмелее. Остальные вернулись и молчали. Однажды я услышала: «Свободными мы были только в войну. На передовой». Наш главный капитал — страдание. Не нефть, не газ — страдание. Это единственное, что мы постоянно добываем. Все время ищу ответ: почему наши страдания не конвертируются в свободу? Неужели они напрасные? Прав был Чаадаев: Россия — страна без памяти, пространство тотальной амнезии, девственное сознание для критики и рефлексии.

Великие книги валяются под ногами…

1989 год

Я — в Кабуле. Я не хотела больше писать о войне. Но вот я на настоящей войне. Из газеты «Правда»: «Мы помогаем братскому афганскому народу строить социализм». Всюду люди войны, вещи войны. Время войны.

Меня вчера не взяли в бой: «Оставайтесь в гостинице, барышня. Отвечай потом за вас». Я сижу в гостинице и думаю: что-то есть безнравственное в разглядывании чужого мужества и риска. Вторую неделю я уже здесь и не могу отделаться от чувства, что война — порождение мужской природы, для меня непостижимой. Но будничность войны грандиозна. Открыла для себя, что оружие красиво: автоматы, мины, танки. Человек много думал над тем, как лучше убить другого человека. Вечный спор между истиной и красотой. Мне показали новую итальянскую мину, моя «женская» реакция: «Красивая. Почему она красивая?» По-военному мне точно объяснили, что, если на эту мину наехать или наступить вот так… под таким-то углом… от человека останется полведра мяса. О ненормальном здесь говорят, как о нормальном, само собой разумеющемся. Мол, война… Никто не сходит с ума от этих картин, что вот лежит на земле человек, убитый не стихией, не роком, а другим человеком.

Видела загрузку «черного тюльпана» — самолет, который увозит на Родину цинковые гробы с погибшими. Мертвых часто одевают в старую военную форму, еще сороковых годов, с галифе; бывает, что и этой формы не хватает. Солдаты переговаривались между собой: «В холодильник привезли новых убитых. Как будто несвежим кабаном пахнет». Буду об этом писать. Боюсь, что дома мне не поверят. В наших газетах пишут об аллеях дружбы, которые сажают советские солдаты.

Разговариваю с ребятами, многие приехали добровольно. Просились сюда. Заметила, что большинство из семей интеллигенции: учителей, врачей, библиотекарей — одним словом, книжных людей. Искренне мечтали помочь афганскому народу строить социализм. Сейчас смеются над собой. Показали мне место в аэропорту, где лежали сотни цинковых гробов, таинственно блестели на солнце. Офицер, сопровождавший меня, не сдержался: «Может, тут и мой гроб… Засунут туда… А за что я тут воюю?» Тут же испугался своих слов: «Вы это не записывайте».

Ночью мне снились убитые, у всех были удивленные лица: как это я убит? Неужели я убит?

Вместе с медсестрами ездила в госпиталь для мирных афганцев, мы возили детям подарки. Детские игрушки, конфеты, печенье. Мне досталось штук пять плюшевых мишек. Приехали в госпиталь: длинный барак, из постели и белья — у всех только одеяла. Ко мне подошла молодая афганка с ребенком на руках, хотела что-то сказать, за десять лет тут все научились немного говорить по-русски, я дала ребенку игрушку, он взял ее зубами. «Почему зубами?» — удивилась я. Афганка сдернула одеялко с маленького тельца — мальчик был без обеих рук. «Это твои русские бомбили». Кто-то удержал меня, я падала…

Я видела, как наш «Град» превращает кишлаки в перепаханное поле. Была на афганском кладбище, длинном, как кишлак. Где-то посредине кладбища кричала старая афганка. Я вспомнила, как в деревне под Минском вносили в дом цинковый гроб и как выла мать. Это не человеческий крик был и не звериный… Похожий на тот, что я слышала на кабульском кладбище…

Признаюсь, я не сразу стала свободной. Я была искренней со своими героями, и они доверяли мне. У каждого из нас был свой путь к свободе. До Афганистана я верила в социализм с человеческим лицом. Оттуда вернулась свободной от всех иллюзий. «Прости меня, отец, — сказала я при встрече, — ты воспитал меня с верой в коммунистические идеалы, но достаточно один раз увидеть, как недавние советские школьники, которых вы с мамой учите (мои родители были сельские учителя), на чужой земле убивают неизвестных им людей, чтобы все твои слова превратились в прах. Мы — убийцы, папа, понимаешь?!» Отец заплакал.

Из Афганистана возвращалось много свободных людей. Но у меня есть и другой пример. Там, в Афганистане, парень мне кричал: «Что ты, женщина, можешь понять о войне? Разве люди так умирают на войне, как в книгах и кино? Там они умирают красиво, а у меня вчера друга убили, пуля попала в голову. Он еще метров десять бежал и ловил свои мозги…» А через семь лет этот же парень — теперь удачливый бизнесмен — любит рассказывать об Афгане. Позвонил мне: «Зачем твои книги? Они слишком страшные». Это уже был другой человек, не тот, которого я встретила среди смерти и который не хотел умирать в двадцать лет…

Я спрашивала себя, какую книгу о войне я хотела бы написать. Хотела бы написать о человеке, который не стреляет, не может выстрелить в другого человека, кому сама мысль о войне приносит страдание. Где он? Я его не встретила.

1990–1997 годы

Русская литература интересна тем, что она единственная может рассказать об уникальном опыте, через который прошла когда-то огромная страна. У меня часто спрашивают: почему вы все время пишете о трагическом? Потому что мы так живем. Хотя мы живем теперь в разных странах, но везде живет «красный» человек. Из той жизни, с теми воспоминаниями.

Долго не хотела писать о Чернобыле. Я не знала, как об этом написать, с каким инструментом и откуда подступиться. Имя моей маленькой, затерянной в Европе страны, о которой мир раньше почти ничего не слышал, зазвучало на всех языках, а мы, белорусы, стали чернобыльским народом. Первыми прикоснулись к неведомому. Стало ясно: кроме коммунистических, национальных и новых религиозных вызовов, впереди нас ждут более свирепые и тотальные, но пока еще скрытые от глаза. Что-то уже после Чернобыля приоткрылось…

В памяти осталось, как старый таксист отчаянно выругался, когда голубь ударился в лобовое стекло: «За день две-три птицы разбиваются. А в газетах пишут, ситуация под контролем».

В городских парках сгребали листья и увозили за город, там листья хоронили. Срезали землю с зараженных пятен и тоже хоронили — землю хоронили в земле. Хоронили дрова, траву. У всех были немного сумасшедшие лица. Рассказывал старый пасечник: «Вышел утром в сад — чего-то не хватает, какого-то знакомого звука. Ни одной пчелы… Не слышно ни одной пчелы. Ни одной! Что? Что такое? И на второй день они не вылетели, и на третий… Потом нам сообщили, что на атомной станции — авария, а она рядом. Но долго мы ничего не знали. Пчелы знали, а мы нет». Чернобыльская информация в газетах была сплошь из военных слов: взрыв, герои, солдаты, эвакуация… На самой станции работал КГБ. Искали шпионов и диверсантов, ходили слухи, что авария — запланированная акция западных спецслужб, чтобы подорвать лагерь социализма. По направлению к Чернобылю двигалась военная техника, ехали солдаты. Система действовала, как обычно, по-военному, но солдат с новеньким автоматом в этом новом мире был трагичен. Все, что он мог, — набрать большие радиодозы и умереть, когда вернется домой.

На моих глазах дочернобыльский человек превращался в чернобыльского.

Радиацию нельзя было увидеть, потрогать, услышать ее запах… Такой знакомый и незнакомый мир уже окружал нас. Когда я поехала в зону, мне быстро объяснили: цветы рвать нельзя, садиться на траву нельзя, воду из колодца не пить… Смерть таилась повсюду, но это уже была какая-то другая смерть. Под новыми масками. В незнакомом обличье. Старые люди, пережившие войну, опять уезжали в эвакуацию — смотрели на небо: «Солнце светит… Нет ни дыма, ни газа. Не стреляют. Ну разве это война? А надо становиться беженцами».

Утром все жадно хватали газеты и тут же откладывали их с разочарованием: шпионов не нашли. О врагах народа не пишут. Мир без шпионов и врагов народа был тоже не знаком. Начиналось что-то новое. Чернобыль вслед за Афганистаном делал нас свободными людьми.

Для меня мир раздвинулся. В зоне я не чувствовала себя ни белоруской, ни русской, ни украинкой, а представителем биовида, который может быть уничтожен. Совпали две катастрофы: социальная — уходила под воду социалистическая Атлантида, и космическая — Чернобыль. Падение империи волновало всех: люди были озабочены днем и бытом, на что купить и как выжить? Во что верить? Под какие знамена снова встать? Или надо учиться жить без большой идеи? Последнее никому не знакомо, потому что еще никогда так не жили. Перед «красным» человеком стояли сотни вопросов, он переживал их в одиночестве. Никогда он не был так одинок, как в первые дни свободы. Вокруг меня были потрясенные люди. Я их слушала…

Закрываю свой дневник…

Что с нами произошло, когда империя пала? Раньше мир делился: палачи и жертвы — это ГУЛАГ, братья и сестры — это война, электорат — это технологии, современный мир. Раньше наш мир еще делился на тех, кто сидел и кто сажал, сегодня деление — на славянофилов и западников, на национал-предателей и патриотов. А еще на тех, кто может купить и кто не может купить. Последнее, я бы сказала, самое жестокое испытание после социализма, потому что недавно все были равны. «Красный» человек так и не смог войти в то царство свободы, о котором мечтал на кухне. Россию разделили без него, он остался ни с чем. Униженный и обворованный. Агрессивный и опасный.

Что я слышала, когда ездила по России…

— Модернизация у нас возможна путем шарашек и расстрелов.

— Русский человек вроде бы и не хочет быть богатым, даже боится. Что же он хочет? А он всегда хочет одного: чтобы кто-то другой не стал богатым. Богаче, чем он.

— Честного человека у нас не найдешь, а святые есть.

— Непоротых поколений нам не дождаться; русский человек не понимает свободу, ему нужен казак и плеть.

— Два главных русских слова — «война» и «тюрьма». Своровал, погулял, сел… вышел — и опять сел…

— Русская жизнь должна быть злая, ничтожная: тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру… Чем грязнее и кровавее — тем больше для нее простора…

— Для новой революции нет ни сил, ни какого-то сумасшествия. Куража нет. Русскому человеку нужна такая идея, чтобы мороз по коже…

— Так наша жизнь и болтается — между бардаком и бараком. Коммунизм не умер, труп жив.

Беру на себя смелость сказать, что мы упустили свой шанс, который у нас был в 90-е годы. На вопрос, какой должна быть страна — сильной или достойной, где людям хорошо жить, выбрали первый: сильной. Сейчас опять время силы. Русские воюют с украинцами. С братьями. У меня отец — белорус, мать — украинка. И так у многих. Русские самолеты бомбят Сирию…

Время надежды сменило время страха. Время повернуло вспять… Время секонд-хенд…

Теперь я не уверена, что дописала историю «красного» человека…

У меня три дома: моя белорусская земля, родина моего отца, где я прожила всю жизнь, Украина, родина моей мамы, где я родилась, и великая русская культура, без которой я себя не представляю. Они мне все дороги. Но трудно в наше время говорить о любви.

Смотрите также:

Как Жан-Поль Сартр отказался от Нобелевской премии

Иван Бунин — о Нобелевской премии

Долгий путь Пастернака к Нобелевской премии

Нобелевская премия и травля Бориса Пастернака (первый эпизод курса Бориса Поливанова, посвященного роману «Доктор Живаго»)

Семь кругов травли Бориса Пастернака: как преследовали поэта после присуждения премии

Камю и Стейнбек за «Живаго»: как зарубежные литераторы поддерживали коллегу

 

 

 

 

 


Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *