Kingniknik – поэтический блог. Авторские стихи от Николая Войченко — члена «Союза независимых авторов и издателей» (СНАИ) г. Москвы

2 МАЯ

Виктор Петрович Астафьев (родился 2 мая 1924 года) был, судя по всему, очень честным человеком. Я не могу сказать, что являюсь поклонником многих его вещей. На мой вкус, некоторые его рассказы неинтересны. Роман «До будущей весны» я дочитать не смог. Из повестей, пожалуй, мне нравится «Кража», «Из тихого света» и «Весёлый солдат». А знаменитая его «Царь-рыба» показалась неровной.

Не понимал я Виктора Петровича, когда он переехал в Вологду и задружился с литературными земляками Василия Белова. Стал для чего-то в Вологде писателем № 2. (Первый номер там прочно остался за Беловым – автором «Привычного дела», «Бухтин вологодских»). Я, кстати, в это время ездил с делегацией Союза писателей в Молдавию. В делегацию входил Астафьев, который, увидев на полу ресторана раздавленный помидор, устроил скандал Бодюлу, первому секретарю республики: дескать, у вас помидорами, кажется, свиней кормят, а у нас, в Вологде, они по 5 рублей за кило. Не разумнее ли их везти в Вологду? Еле умяли скандал.

Не был я на стороне Астафьева в его переписке с Эйдельманом и в его националистической позиции, которую он занял в рассказе «Ловля пескарей в Грузии» (1984).

Но с другой стороны, я Астафьева подспудно уважал всегда. И нисколько не удивился, когда он порвал со многими своими дружками из бывшего Союза писателей, порвал с самим Союзом писателей России, вступив в Союз российских писателей, и написал честнейшую книгу о судьбе наших солдат «Прокляты и убиты» (1995).

Да, Виктор Петрович, отчасти, ксенофоб. Но прежде всего, он – русофоб. Он ругает другие народы. Но больше всего от него достаётся русскому! Как он ненавидит русское чиновничество, русское чинопочитание.

Честный человек, сказал я вначале об Астафьеве. Добавлю, он – смелый человек.

Умер 29 ноября 2001 года.

***

2 мая 1989 года не стало Вениамина Каверина – писателя, может, и не великого, но прекрасного, мужественного гражданина. Родился он 19 апреля 1902 года.

Наследие Каверина велико. Здесь не только хорошая проза, но и толковое литературоведение.

Чтобы показать, какова была его нравственная позиция я выбрал цитату из романа «Открытая книга»:

«Нет, просто надоели эти скоты, которые мешают жить и работать! Надоели карьеристы, доносчики, лицемеры! И знаешь, кто виноват в том, что они командуют нами? Мы! Мы слишком вежливы, мы обходим скользкие места, мы боимся говорить правду. Мы терпим и учим других терпеть, а они тем временем действуют – и решительно, умело!»

Как будто о сегодняшних днях, не правда ли?

3 МАЯ

Он ходил по университету в неизменной чёрной круглой шапочке. Жил он напротив университетского Зоологического музея, недалеко от тогдашнего нашего филологического факультета на Моховой. Пользовался не просто уважением. Студенты перед ним благоговели.

Николай Каллиникович Гудзий (родился 3 мая 1887), академик Академии наук УССР, собственно, наш филологический факультет МГУ создал. Был его первым деканом и первым заведующим кафедрой устного народного творчества.

Но всё это было задолго до моего поступления. В моё время он не слишком часто читал студентам лекции, редко появлялся в университете, организовал семинар на дому. Умер он спустя недолгое время после моего окончания университета. В почтенном тогда возрасте – 78 лет – 29 октября 1965 года.

Древняя литература была основной сферой научной и педагогической деятельности Гудзия. Мы учились по его хрестоматии XI-XVII веков, которая выдержала много переизданий. Он обращался к разным писателям русской древности, а если и не к русским (например, «Иудейская война» Иосифа Флавия), то в древнерусских переводах.

Вместе с тем Гудзий оставил нам работы и о творчестве писателей XVIII-XIX веков. От Феофана Прокоповича до Льва Толстого. Даже до Брюсова. Изучал украинскую литературу (Тарас Шевченко, Иван Франко). Занимался поэтикой литературы нового времени.

Но больше всего, кроме древней литературы, он оставил материалов по Льву Толстому. Участвовал в выпуске 90-томного его собрания сочинений, подготовил в «Литнаследстве» публикацию неизданных текстов «Анны Карениной» и откомментировал их.

Давний выпуск филфака МГУ, славный такими именами, как Марк Щеглов, Владимир Лакшин, – птенцы гнезда Гудзиева, они из его толстовского семинара, который, как уже было сказано, собирался на квартире учёного.

***

Александр Александрович Реформатский стал доктором наук без защиты диссертации – по совокупности своих работ по фонологии, которые признаны выдающимися. Он, кстати, ввёл в научный обиход понятие «практической транскрипции».

Основные его работы собраны в посмертном (он умер 3 мая 1978 года, родился 29 октября 1900-го) сборнике «Лингвистика и поэтика» (1987).

Их немного. Он предпочитал лекции, предпочитал высказывать идеи, чем подробно разрабатывать их. Тем не менее, он считался авторитетнейшим учёным, под руководством которого работали В. А. Виноградов, Р. А. Фрумкина, И. А. Мельчук.

Но его учебник «Введение в языковедение» выдержал много изданий и до сих пор остаётся одним из популярных и любимых у студентов.

Много интересного о личности этого замечательного человека можно найти в книге его вдовы писательницы Натальи Иосифовны Ильиной «Дороги и судьбы».

4 МАЯ

Александр Михайлович Борщаговский окончил Киевский театральный институт и аспирантуру и попал на фронт. После войны был заведующим литчастью театра Советской Армии. Выпустил книгу «Драматические произведения Ивана Франко» (1946). Но в 1949-м попал под каток бесноватых, отличившихся в кампанию против космополитов. За участие в «антипатриотической группе театральных критиков», которую сколотила в своей редакционной статье газета «Правда», был уволен из театра и исключён из партии.

А после в театр не вернулся. Написал исторический роман «Русский флаг» (1953), повесть «Пропали без вести» (1955), «Тревожные облака» (1959), которые были переведены на многие языки: речь в повести шла о футбольном «матче смерти». Гитлеровские оккупанты играли против команды мастеров, которой проиграли и, озлобленные поражением, расстреляли советских футболистов. История основана на реальном факте: немцы играли в Киеве против команды «Динамо», но Борщаговский почему-то перенёс действие в провинциальный городок.

Повесть была дважды экранизирована. В 1962 году был снят фильм «Третий тайм», который занял одно из ведущих мест в кинопрокате 1963 года. Второй, который почему-то назвали «Матч (фильм, 2012)», был снят, как следует из названия в 2012-м.

Борщаговский написал ещё несколько прозаических вещей. Среди них повесть о революционере Иване Бабушкине, роман о Гоголе, о поэте Полежаеве. Повесть «Три тополя на Шаболовке», которую переработал в киносценарий фильма «Три тополя на Плющихе». Посвятил периоду борьбы с космополитизмом две повести «Обвиняется кровь» и «Пустотелый монолит».

Но, пожалуй, набольший интерес вызвали его воспоминания «Записки баловня судьбы», которые Борщаговский напечатал в 1991 году. Увы, писатель допустил в них немало неточностей и искажений, на что ему тогда же и указали.

Он умер 4 мая 2006 года. Родился 14 октября 1913 года.

5 МАЯ

Я его очень хорошо знал. Во-первых, он весьма часто приходил к нам в «Литературную газету». И не обязательно со стихами. Евгений Аронович Долматовский (родился 5 мая 1915 года) много и охотно ездил по стране. А кроме того входил в какое-то общество дружбы, то ли СССР-Куба, то ли СССР-Африка. Отовсюду привозил очерки, которые газета печатала. Он даже издал книгу своей стихотворной зарубежной публицистики «Африка имеет форму сердца».

А, во-вторых, я часто встречал Долматовского в Литинституте, где он профессорствовал, а я вёл поэтический семинар на Высших литературных курсах. «Ну как твои?» – спрашивал он. И, почти не дожидаясь ответа, поднимал вверх большой палец: «А у меня – во!»

Кстати, он охотно помогал своим бывшим студентам. Брался пристраивать их стихи. Другое дело, что их стихи были так же порой неинтересны, как и стихи их наставника.

Да, Долматовский не был хорошим поэтом. Говорят, что у него были интересные стихи в молодости. В доказательство поклонники этих стихов цитируют такие, допустим, строки из них:

В метро трубит тоннеля тёмный рог,

Как вестник поезда, приходит ветерок.

…Ты по утрам спускаешься сюда,

Где даже лёгкий ветер – след труда.

Пусть гладит он тебя по волосам,

Как я б хотел тебя погладить сам.

А мне подобные строчки кажутся безликими. Долматовский очень много писал, но стихи его в лучшем случае фиксировали действительность, а не подчиняли её себе.

Конечно, будь в Долматовском меньше темперамента, он не стал бы писать всяких дурацких вещей вроде романа в стихах «Добровольцы», а остановился на текстах песен, которые у него действительно хорошо получались. Всё-таки наиболее лиричные песни конца 30-х–начала 40-х написаны Долматовским!

Он был безусловно храбрым человеком. И доказал это, воюя на фронтах Великой Отечественной. Еврей, он попал в плен к немцам, был неопознанным ими, помещён в лагерь, откуда сумел бежать.

Мать, которую известили, что её сын пропал без вести, продолжала писать ему письма, убеждённая, что он жив, и он, прочитав их, когда оказался в поездной фронтовой многотиражке, ответил:

«Ты уже знаешь, что я воскрес, жив и здоров, а главное, счастлив, что ты никогда не сомневалась в моём бессмертии (жаль, конечно, что не в литературном, а в простом, человеческом, но, может быть, это важнее)… Да, ты была права, когда отказывалась от соболезнований и не пошла на поминальное собрание… Твардовский накопил целую пачку твоих писем и вручил мне, как только мы встретились. Спасибо тебе, спасибо! Даже не знаю, как выразить словами то, что я сейчас чувствую, – вот тебе доказательство, что я плохой писатель».

Вообще-то он не чувствовал себя евреем. Национальность человека его не занимала. Когда началась кампания по борьбе с космополитами, он пожаловался Липкину, что ничего в нём еврейского нет, кроме дурацкого отчества Аронович. На что Липкин сказал, что отчество как раз ничего не доказывает: вон Баратынский. У того отчество – вообще закачаешься: Абрамович. А ведь типичный русский.

– Ты точно знаешь? – спросил повеселевший Долматовский.

– Проверь! – ответил Липкин.

Да, хороших стихов мы у Долматовского не найдём. Он и сталинскую премию в 1950 году получил за книгу «Слово о завтрашнем дне». Возможно, что дали премию не за сами по себя унылые эти стихи а за темы, которые автор в них поднимал: победа, новые трудовые свершения, ударный труд и т. п.

Кстати, по поводу премии. Всех, кто поздравлял с ней Долматовского, поэт немедленно приглашал в ресторан «Нарва», который располагался неподалёку от «Литературки» на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Удивлённые гости приходили в ресторан, и Долматовский показывал на его вывеску: «Ресторан третьей категории». Люди смеялись: аналогия с премией становилась понятной: она была 3-й степени.

Евгений Аронович Долматовский умер 10 сентября 1994 года. Он останется в памяти своими песнями «Моя любимая», «Любимый город». «Елизавета», «Всё стало вокруг голубым и зелёным», «Случайный вальс», «Дорога на Берлин», «За фабричной заставой», «Воспоминание об эскадрильи “Номандия-Неман”». Не так уж и мало, по-моему.

***

В романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» бюрократ Полыхаев заказывает резиновые штампы для собственных резолюций на те вызовы времени, на которые его контора должна как-то и чем-то ответить. В частности, ответить: «беспощадной борьбой с головотяпством, хулиганством, пьянством, обезличкой, бесхребетностью и переверзевщиной».

Что такое «переверзевщина», Полыхаев наверняка не знал, но он читал прессу, которая в то время яростно боролась с этим явлением.

Сам Валерьян Фёдорович Переверзев был очень известным литературоведом, профессором МГУ (1921-1933), потом МИФЛИ (1934-1938), одновременно (1928-1930) Института красной профессуры.

Его работы о Гоголе, Достоевском, Гончарове, Писареве подверглись обвинению в антиисторизме, в ревизии ленинских положений об искусстве, в солидарности с меньшевистскими концепциями эстетики Плеханова, в отрицании принципа партийности, наконец, в ограничении задач литературоведения изучением литературы как факта, а не как фактора.

На школу Переверзева набросились, потому что она противостояла всем другим школам в литературоведении. Были и у переверзевской школы свои минусы. Так она объясняла художественную литературу непосредственно классовым бытием, что не могло не привести к вульгарной социологии. Однако Переверзеву был свойственен анализ структуры художественного текста, проникновение в его образную систему.

Думаю, что Ильф и Петров, поместившие переверзевщину в сознании своего героя в один ряд с хулиганством, пьянством и бесхребетностью, вообще не упоминули бы её, знай, чем закончится борьба с ней.

А закончилась она не просто тем, что школа Переверзева была разгромлена в ходе печатной дискуссии.

Так сказать, подводя итоги дискуссии, Валерьяна Фёдоровича в 1938 году арестовали, отправили на Колыму, а потом в Минусинск, где он сумел написать работу «Поэмотворческий путь Пушкина». В 1948-м Переверзев освободился, поселился на 101 километре от Москвы в городе Александрове, где в том же году снова был арестован, помещён в тюрьму, а потом выслан в Красноярский край. Там написал книгу о Макаренко. Вернулся в Москву в 1956-м.

Больше он не преподавал. Занялся изучением древнерусской литературы. Написал книгу «Литература Древней Руси» (1971), опубликованную после его смерти, которая случилась 5 мая 1968 года (родился 17 октября 1882-го).

После его смерти напечатали и книги «Гоголь. Достоевский. Исследования» (1982), «У истоков русского реализма» (1989). И как-то забылось, что именно эти работы в своё время истово критиковали за попытку применить социологический метод к анализу художественных произведений.

6 МАЯ

Густой едкий дым вранья поднимался от рассказов о себе хорошо прикормленных советской властью писателей. Недолго проработала у нас в «Литературной газете» Альбина Верещагина, которая взяла интервью у Михаила Алексеева. Через очень короткое время после этого она ушла из газеты в издательство «Советский писатель».

Но её интервью запомнилось многим. Появилось оно спустя какое-то не слишком большое время после смерти Александра Трифоновича Твардовского. Как относились к писателю Алексееву в руководимом Твардовским журнале «Новый мир», литературная общественность знала: плохо относились, насмешливо. Да и читатели журнала не могли не знать этого – ничего кроме фельетонов о романах Алексеева «Новый мир» не печатал.

Однако нашей сотруднице Михаил Алексеев впаривал душераздирающую историю о том, как оказался он с Твардовским за одним столом президиума какого-то писательского собрания, и когда оно закончилось, подошёл к нему Твардовский, сказал, что ему понравилась новая вещь Алексеева (кажется, повесть «Карюха»), а потом, помявшись: «Алексеев, мы были к вам несправедливы! Простите!» «И даже как-то покраснел при этом», – описывал Алексеев Твардовского.

Почти сразу же после публикации газета получила письмо, подписанное бывшими сотрудниками «Нового мира» Юрием Буртиным и Игорем Виноградовым, которые, развенчивая легенду о покрасневшем от трудного своего признания Твардовском, указывали, что в интервью Алексеев остался верен себе: не заботится о правдоподобии. Между тем все хорошо знавшие Александра Трифоновича Твардовского люди, писали бывшие его соратники, подтвердят, что он никогда не обращался к человеку по фамилии, но непременно – по имени и отчеству.

Письмо это газета не опубликовала: ссориться с Алексеевым Чаковский не стал. А Михаилу Николаевичу Алексееву (родился 6 мая 1918 года, умер 21 мая 2007-го) придуманная им история так понравилась, что через несколько лет он слово в слово повторил её, выступая по телевидению. И не смутило Алексеева то обстоятельство, что дочери Твардовского напечатали в «Знамени» обширный дневник своего отца, который тот вёл до самой смерти. Ни одной обрадовавшей бы Алексеева записи о нём Твардовский не оставил. Хотя поминает его нередко. И всегда с холодным презрением к номенклатурному литератору, выступавшему помимо прочего яростным гонителем «Нового мира» – любимого детища Александра Трифоновича.

А недавно в Интернете прочитал ещё одну байку Алексеева о его первом романе «Солдаты». О качестве этой вещи говорить не буду: Алексеев не просто утратил талант, он его никогда не имел. Но в том, что «Солдаты» могли быть выдвинуты на сталинскую премию, я не сомневаюсь: книг после войны выпускали мало и почти все они попадали в список. Алексеев настаивает: не просто выдвинули, но уже дали, позвонили, поздравили, и он ждал завтрашнего утра, когда принесут газету со списком лауреатов. Принесли. Но своей фамилии в списке он не нашёл. Оказывается, ночью Константина Симонова, который был заместителем председателя Комитета по сталинским премиям, вызвал Сталин и сказал, что ему позвонил писатель и академик Сергеев-Ценский и очень просил дать премию автору романа «Семья Рубанюк» крымчанину Евгению Поповкину, который очень много делает для Крыма. Академику он отказать не может, якобы сказал Сталин Симонову, но и расширять список нельзя: нужно кем-то пожертвовать. Пожертвовали Алексеевым.

Надолго однако – на всю жизнь – застряла в Михаиле Алексееве обида, что не дали ему за «Солдат» сталинской премии! Потому и придумывает через полвека совершенно невероятное объяснение того, почему он её не получил. Чтобы Сталин остановился перед расширением списка или не смог отказать академику, если б захотел? Вот что значит не быть писателем и не уметь оформлять свои мысли. О чём говорит Алексеев? Что Сталину закон не писан, но этим Алексеев обычно восхищается. Лицемером обожаемого им вождя он и в дурном сне не назовёт. Тогда о чём же тут речь? Может, он обличает задним числом Симонова, который науськал Сталина исключить «Солдат» из списка? Но если б Сталин прочёл «Солдат» и они ему понравились, добился бы Симонов успеха? Словом, темна вода во облацех!

7 МАЯ

Об аресте Николая Алексеевича Заболоцкого (родился 7 мая 1903 года) и о его жизни в тюрьме и в лагере, кроме «Истории моего заключения» самого Заболоцкого, опубликованных в перестройку в латышском журнале «Даугава», существуют ещё и воспоминания сына, напечатанные в составленном им сборнике стихотворений отца, вышедшем в 1995 году.

Можно только дивиться, какое мужество жить проявил Николай Алексеевич, над которым измывались тюремщики. Что его поддерживало? Вера в собственную невиновность, которая будет обязательно доказана? Но Заболоцкий не был наивен. Быстро понял, что органы не зря говорили о себе, что они ошибаться не могут. Доказать это было делом их престижа.

«Я протестовал против незаконного ареста, против грубого обращения, криков и брани, ссылался на права, которыми я, как и всякий гражданин, обладаю по Советской Конституции.

– Действие конституции кончается у нашего порога, – издевательски отвечал – следователь» («История моего заключения»).

Между тем хлопотами жены, которая куда только ни обращалась, на каких только вельможных людей ни выходила, Заболоцкий был освобождён в конце войны.

Можно сказать, что лагерь изменил даже стиховую манеру поэта. Он больше не играл стихом, как в пору обэриутской молодости. Его поэзия стала строгой и суровой:

Где-то в поле возле Магадана,

Посреди опасностей и бед,

В испареньях мёрзлого тумана

Шли они за розвальнями вслед.

От солдат, от их лужёных глоток,

От бандитов шайки воровской

Здесь спасали только околодок

Да наряды в город за мукой.

Вот они и шли в своих бушлатах –

Два несчастных русских старика,

Вспоминая о родимых хатах

И томясь о них издалека.

Вся душа у них перегорела

Вдалеке от близких и родных,

И усталость, сгорбившая тело,

В эту ночь снедала души их,

Жизнь над ними в образах природы

Чередою двигалась своей.

Только звёзды, символы свободы,

Не смотрели больше на людей.

Дивная мистерия вселенной

Шла в театре северных светил,

Но огонь её проникновенный

До людей уже не доходил.

Вкруг людей посвистывала вьюга,

Заметая мёрзлые пеньки.

И на них, не глядя друг на друга,

Замерзая, сели старики.

Стали кони, кончилась работа,

Смертные доделались дела…

Обняла их сладкая дремота,

В дальний край, рыдая, повела.

Не нагонит больше их охрана,

Не настигнет лагерный конвой,

Лишь одни созвездья Магадана

Засверкают, став над головой.

«Гениальным поэтом» назвал Заболоцкого за эти стихи Иосиф Бродский, а стихи характеризовал, как «самые потрясающие русские стихи о лагерях, о лагерном опыте». «Там есть строчка, – сказал Бродский Соломону Волкову, книгу которого «Диалоги с Иосифом Бродским я цитирую, – которая побивает всё, что можно в связи с этой темой представить. Это очень простая фраза: “Вот они и шли в своих бушлатах – два несчастных русских старика”».

Да написанное в 1956 году это стихотворение принадлежит вечности.

Умер Николай Алексеевич 14 октября 1958 года.

***

Выдающийся русский поэт Борис Абрамович Слуцкий (родился 7 мая 1919 года) опубликовал первые свои стихи в 1941-м. И ушёл на войну рядовым 60-й стрелковой бригады. С осени 1942 инструктор, с апреля 1943-го – старший инструктор политотдела 57 дивизии. Несмотря на то, что был политруком, постоянно лично ходил в разведпоиски. Уволен из армии в 1946 в звании майора.

Первую книгу стихов «Память» выпустил поздно – в 1956 году. При жизни выпустил ещё семь книг, хотя известность поэта была очень велика.

Но стихи, которые предлагал издательствам Слуцкий, их часто не устраивали. Только посмертные книги стихов (их немало), выпущенные благодаря душеприказчику Слуцкого критику Болдыреву, установили, какой огромной поэтической силы был этот поэт.

Слуцкий был добрым человеком. Помогал молодым, помогал просто нуждающимся поэтам.

Женился он поздно. Но его жена, Татьяна Дашковская, заболела раком лимфоузлов. И несмотря на все отчаянные попытки лечения, в 1977 году она умерла.

Смерть её подкосила Слуцкого. Написав ей: «Я ничего не видел кругом – / Слеза горела, не перегорала, / Поскольку был виноват кругом, / И я был жив, / А она умирала», Слуцкий фактически из-за тяжелейшей депрессии ушёл в себя, перестал писать стихи, перестал видеться со своими друзьями.

Приехал брат. Увёз его к себе в Тулу. Там он жил, почти не давая о себе знать. Там он и умер 23 февраля 1986 года.

Цитировать Слуцкого можно километрами. Его подчас неприхотливый стих несёт в себе суровую правду. Это и есть главная черта поэзии Слуцкого: он никогда не лжёт:

Человечество делится на две команды.

На команду «смирно»

И команду «вольно».

Никакие судьи и военкоматы,

Никакие четырёхлетние войны

Не перегонят меня, не перебросят

Из команды вольных

В команду смирных.

Уже пробивается третья проседь

И молодость подорвалась на минах,

А я, как прежде, отставил ногу

И вольно, словно в юные годы,

Требую у жизни совсем немного –

Только свободы.

8 МАЯ

Наши публицисты-юристы в «Литературной газете» не любили его, своего коллегу, за книгу о Крыленко. Выпустил её Аркадий Иосифович Ваксберг в 1974 году в смешной серии издательства «Молодая гвардия», которая называлась «Пионер – значит первый» (в журналистских кругах серию именовали «малой ЖЗЛ»). Но тираж у этой серии был совсем немалый.

Конечно, Ваксберг вряд ли восхищался Крыленко, достойным предшественником Вышинского, который многому у него научился: и обязательному требованию смертной казни для «бешеных псов» – врагов советской власти, и режиссуре процесса-спектакля. Но в 1974-м Ваксберг ещё не был тем Ваксбергом, каким он стал, опубликовав в «Литературке» статьи «Баня» или «Ширма», за которыми охотились как за самой дефицитной публицистикой.

Помню, я написал в нашу стенгазету по случаю какого-то юбилея «Литературки» такое четверостишие:

Исчез с земли последний бюрократ,

Последний вор прозрел, тюрьму покинув,

Последний гад стал всем не гад, а брат, –

Вот что такое Ваксберг и Рубинов.

И все со мною были согласны: бюрократы и ворьё жутко боялись Ваксберга и Рубинова. Когда они выезжали в командировки, их на всякий случай боялось любое местное партийное начальство.

Так что, когда Ваксберг стал настоящим Ваксбергом, он книг о Крыленко не писал. Писал о Вышинском, но уже как о холодном сталинском палаче. О Горьком, показывая, как того заманили в сталинскую ловушку, которая в один прекрасный день захлопнулась для Буревестника. Писал о Лиле Брик, музе Маяковского и очень сложном человеке. Писал о том, как решали для себя еврейский вопрос Ленин, Сталин и Солженицын.

А кроме того, на мой взгляд, по сценарию Ваксберга и Альбины Шульгиной был снят очень удачный фильм «Средь бела дня» (1982) – о разрешённых пределах самообороны, о том, как может оценить советский суд издевательство над людьми.

В фильме полный хеппи энд. Но советские зрители, привыкшие к бытовому хамству, к тому, что милиция не станет бросаться тебя защищать, понимали, что чаще всего судебный процесс, каким он показан в фильме, оканчивается далеко не так счастливо. Да и режиссёрско-сценарные решения многих сцен фильма были таковы, что ничто этот положительный конец не предвещало.

Умер Аркадий 8 мая 2011 года (родился 11 ноября 1927-го). Он оставил двухтомник воспоминаний «Моя жизнь в жизни». Советую прочесть.

***

Вместе с другими гостями, приехавшими на именины Татьяны, явился, как пишет автор «Евгения Онегина», «мой брат двоюродный Буянов, / В пуху, в картузе с козырьком / (Как вам, конечно, он знаком)», а в сноске напоминает о «знакомстве»:

Буянов, мой сосед.

……………………………………………….

Пришёл ко мне вчера, с небритыми усами,

Растрёпанный, в пуху, в картузе с козырьком…

(Опасный сосед)

«Опасный сосед» – поэма Василия Львовича Пушкина, дяди Александра Сергеевича. Племянник потому и называет героя поэмы Буянова своим двоюродным братом, что Буянов – детище Василия Львовича, родившегося 8 мая 1766 года. Но обратите внимание на пропуск в цитате. Обозначая его точками, автор «Онегина» не сомневается, что знакомый с Буяновым читатель легко восстановит скрытые строчки Василия Львовича. Итак:

Буянов, мой сосед,

Имение своё проживший в восемь лет

С цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами,

Пришёл ко мне вчера с небритыми усами,

Растрёпанный, в пуху, в картузе с козырьком…

Понятно, что отзыв В. В. Набокова, комментатора «Евгения Онегина» об «Опасном соседе»: «Эта нескромная поэма – скорее галантная во французском смысле слова, нежели скабрезная (хотя в ней полно отечественных хулиганских словечек)», – мог появиться только в XX веке. А в 1811 году, когда была написана сатирическая поэма о посещении героя публичного дома и о драке в борделе, нечего было и думать о её публикации. Да и абсценная лексика не добавляла ей возможности проникнуть в печать. Впрочем, Василий Львович печатать её и не стремился. Тогдашнее просвещённое общество и без того знало его поэму, широко ходившую в списках и снискавшую его автору заслуженное признание.

По существу, с ней, с поэмой «Опасный сосед» остался Василий Львович Пушкин в литературе. Ничего равноценного ей он больше не сочинил.

Умер 1 сентября 1830 года.

9 МАЯ

Булат Шалвович Окуджава (родился 9 мая 1924 года) был всё-таки, по-моему, основателем жанра «авторской песни». То есть, и у Вертинского, и у Лещенко, и у Козина были собственные стихи, к которым они подбирали прекрасную музыку. Но они писали музыку и к чужим стихам, которые легко вписывались в их музыкальный контекст. Окуджава музыку к чужим стихам не подбирал. Потому-то он и говорил, что его песни – и не песни вовсе, а те же стихи, которые он своеобразно исполняет.

Почему его так поначалу невзлюбила советская пропаганда? Ведь пел он о человеческом долге оставаться человеком, о любви, которая в любом случае облагораживает человека, о жизни, которая «короткая такая» и потому не нужно её поганить: исправиться может не хватить времени.

Но советская пропаганда под человеческим долгом понимала долг гражданина перед государством, под любовью – любовь прежде всего к вождям, к вождю, под жизнью – что она должна быть полностью подчинена твоему начальству, которое знает, как тебе себя вести в жизни и требует, чтобы ты неукоснительно соблюдал установленные им правила.

В этом смысле первыми же песнями Булат схватился с государственной машиной. И в конечном счёте её победил!

Победил! Не смогли заставить его замолчать:

Каждый пишет, как он слышит,

Каждый слышит, как он дышит,

Как он дышит, так и пишет,

Не стараясь угодить…

Так природа захотела,

Почему – не наше дело,

Для чего – не нам судить.

Вот – набор истин, с которыми Окуджава выходил в открытый бой с государством. Бой, который государство проиграло. И похоже, что навсегда. Окуджава умер 12 июня 1997 года. Но песни его пережили. И будут жить долго. Вечно.

10 МАЯ

Выдающийся учёный современности Сергей Георгиевич Бочаров (родился 10 мая 1929 года) отказался защищать докторскую степень. А выбрать его в академики, минуя доктора, никто не хочет: боятся создать прецедент.

Нежелание Бочарова стать доктором восходит к обещанию, которое они с Кожиновым дали друг другу: умереть в той же учёной степени, что и М. М. Бахтин. По-моему, обоих стоит уважать за это.

Но, конечно, разница между Кожиновым и Бочаровым огромная. Кожинов, если по правде, и не досягает по своим работам настоящей докторской степени. У Бочарова каждая книга – готовая докторская.

Вообще-то это понятно. Кожинов был публицистом. Бочаров им не был.

Да и сами возьмите работы Бочарова по Толстому. И сравните с ними любую работу Кожинова. Почувствуйте разницу. Почувствовали. Вот тот-то и оно.

Бочаров помимо чудесной книги о романе Толстого «Война и мир», написал очень хорошую: «Поэтика Пушкина». А как подходит Бочаров к такому сложнейшему явлению в литературе, как проза Платонова? А его работа о Константине Леонтьеве?

Помню, когда наш способный пушкинист Валентин Непомнящий совсем уже было опустился на колени перед изображением Пушкина и уже поднимал руку для крещения, именно Бочаров одной остроумной статьёй в 1994 году в «Новом мире», показал карикатурность такого чтения. Он назвал статью непритязательно: «О чтении Пушкина». Но за непритязательностью скрывается очень глубокая мысль: ТАКИМ чтением Пушкина ничего не добьёшься. Если, конечно, ты занимаешься наукой, а не эссеистикой.

***

Когда я пришёл в «Литгазету», в её редколлегию входила Юлия Владимировна Друнина (родилась 10 мая 1924 года). На заседания редколлегии она приходила редко. Но выступала по делу.

Было нечто обаятельное в этой славной и милой женщине. Она любила стихи. Откликалась на мою просьбу сходить к Чаковскому, чтобы пробить какую-нибудь неплохую подборку.

Позже, когда Друнина не была уже в редколлегии, она приходила в газету с мужем – киносценаристом Алексеем Каплером. Вместе они смотрелись очень изящно.

Они познакомились, когда замужняя Юлия Владимировна поступила на Сценарные курсы при союзе кинематографистов СССР. Поступила на курсы Друнина в 1956-м, а развелась с первым мужем – поэтом Николаем Старшиновым в 1960-м. И вышла за Каплера.

Вообще до этого она писала почти исключительно о войне, на которой она побывала, которая её обожгла, о которой она пронзительно сказала:

Я только раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу – во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Но после своего замужества она писала о любви, больше всего писала о любви:

Опять лежишь в ночи, глаза открыв,

И старый спор сама с собой ведёшь.

Ты говоришь:

– Не так уж он красив! –

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Всё не идёт к тебе проклятый сон,

Всё думаешь, где истина, где ложь…

Ты говоришь:

– Не так уж он умён! –

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Тогда в тебе рождается испуг,

Всё падает, всё рушится вокруг.

И говоришь ты сердцу:

– Пропадёшь! –

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Каплер был на двадцать лет старше Друниной. Его смерть 11 сентября 1979 года стала для Юлии Владимировны настоящей трагедией. Она жила, не ощущая жизни.

Но перестройка встряхнула и её. Она поверила в грядущие позитивные изменения. Согласилась стать народным депутатом СССР. Старалась на этом посту принести пользу людям. Когда же увидела воров, покупающих себе депутатские мандаты, бандитов, становящихся нуворишами, она сдала мандат депутата.

В одном из писем перед смертью она писала: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире, такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»

Но тыла уже давно не было.

Она написала:

Ухожу нет сил. Лишь издали

(Всё ж крещёная!) помолюсь

За таких вот, как вы, – за избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть.

И покончила с собой 21 ноября 1991 года